ime.com: Генри Киссинджер, 98-летний лауреат Нобелевской премии мира, вдохновитель Монти Пайтона, бывший госсекретарь США, считает, что, возможно, больше, чем когда-либо со времен эпохи Просвещения, мир вступает в период разрушение, которое нуждается в вдумчивых лидерах. И интернет не помогает их производить.

В своей новой (и 19-й) книге «Лидерство» Киссинджер, которым широко восхищались и ругали за его управление мировыми делами при президенте Ричарде Никсоне, использует подход историка для изучения шести последовательных мировых лидеров, которые унаследовали сложные геополитические ситуации и, по его мнению, преодолели и улучшили их. Он смотрит на работу Конрада Аденауэра, который помог немцам проанализировать свои действия после Второй мировой войны, Шарля де Голля, восстановившего доверие Франции в тот же период, Ричарда Никсона, который, по словам Киссинджера, понял, как уравновесить хрупкие чаши весов мирового порядка, Анвар Садат, египетский лидер, подписавший первый региональный мирный договор с Израилем, Ли Куан Ю, принесший Сингапуру национальную сплоченность, и Маргарет Тэтчер, выведшая Великобританию из экономического упадка 80-х годов.

Киссинджер, чья последняя книга — всего восемь месяцев назад — была написана в соавторстве с Эриком Шмидтом, бывшим генеральным директором Google, и ученым-компьютерщиком Дэниелом Хаттенлохером, говорит, что, поскольку Интернет дает такие готовые ответы на очень многие вопросы и может спровоцировать так ошеломляющий и быстрый отклик среди широкого круга людей, он препятствует долгосрочному мышлению и решению проблем или тому, что он называет «глубокой грамотностью».

Это также усложняет лидерство. «Дело не в том, что изменения в коммуникационных технологиях сделали невозможным вдохновенное лидерство и глубокие размышления о мировом порядке, — пишет он, — но в эпоху, когда доминируют телевидение и Интернет, вдумчивые лидеры должны идти против течения».

Это интервью было отредактировано и сжато для ясности.

Вы считаете себя лидером?

Да, но больше в интеллектуальной и концептуальной сфере, чем в области фактического политического лидерства. Я также пытался оказывать влияние на политическое мышление, но не принимая активного участия в политике.

Вы включаете Ричарда Никсона в книгу вдохновенных лидеров, и многие люди откажутся от этого из-за того, как он покинул свой пост. Вы пытаетесь перевернуть историю в его пользу?

Я включил его, потому что я верю в область внешней политики, в которой я знал его лучше всего, он взял на себя управление в очень сложной и ухудшающейся ситуации и попытался указать выход из нее, и некоторые из его политик на Ближнем Востоке и в Китае, например, установили образец, который длился более чем одно поколение. В этом смысле, я думаю, он оказал преобразующее влияние. Он был американским президентом из тех, кого я знал, кто лучше всех понимал влияние обществ в течение определенного периода времени на внешнеполитическую сферу.

Кого бы вы назвали бегуном?

Джордж Буш-старший.

Как вы думаете, как история оценит лидерство Владимира Зеленского?

Зеленский проделывает героическую и выдающуюся работу, руководя страной, которая обычно не избрала бы лидером его происхождения. Он сделал Украину нравственным делом в период великого перехода. Остается выяснить, сможет ли он институционализировать то, что начал, или это влияние неординарной личности на очень драматическую ситуацию. Он не высказывался о том, как будет выглядеть мир после войны, с той же ясностью и убежденностью, с которой он руководил поисками в период  войны. Но я считаю его великой фигурой.

В Давосе вы предположили, что Украина может подумать об уступке части земель, чтобы обрести мир, и это предложение подверглось резкой критике.

Если вы читаете, что я на самом деле сказал, я никогда этого не говорил. Я сказал, что лучшей разделительной линией для прекращения огня является статус-кво до, то есть не следует вести войну с территорий, которые были украинскими, когда война началась, на территории, которые в то время терпели или принимали в составе России. И я предостерег от превращения войны за свободу Украины в войну за будущее России. Об этом нужно очень тщательно подумать. Сейчас Россия по-прежнему оккупирует 15% довоенной территории Украины. Она должна быть возвращена Украине, прежде чем можно будет установить реальное прекращение огня. Спорная территория — это небольшой уголок Донбасса, около 4,5%, и Крыма. Крым, в частности, имеет значение для России, выходящее за рамки нынешнего кризиса. Я очень беспокоюсь, что эта война может перерасти во что-то, что станет очень неуправляемым. Я не говорил, что территорию надо отдавать. Я просто имел в виду, что она должна иметь отдельный статус в любых переговорах. Я безоговорочно за свободу Украины и ее значительную роль в Европе.

В книге вы говорите, что есть два типа лидеров: государственные деятели и пророки. Не могли бы вы объяснить разницу?

Лидеры-государственники анализируют реалии существующей ситуации и хотят добиться в них максимума, уравновешивая видение и риск и помня о том, что история длится дольше, чем азарт момента. Пророки, как я их понимаю, не принимают этого различия. Они считают, что их ценности должны быть реализованы как можно быстрее, и что качество ценностей определяет значимость их политической роли. Пророческий взгляд часто является более возвышенным взглядом и, безусловно, более страстным взглядом, и он может привести к великим историческим преобразованиям, но он не принимает во внимание масштабы человеческих страданий и способность любого поколения приспособиться к фундаментальным изменениям.

Вы также пишете, что «Забывчивость иногда является связующим звеном для обществ, которые в противном случае не были бы сплоченными». Я задавался вопросом, имеет ли это какое-то отношение к Америке, которая сейчас чувствует себя совершенно не приклеенной?

Америка сейчас гораздо больше осознает свои разногласия, чем свою согласованность. [Эта согласованность] все еще существует в большинстве районов страны, но на уровне политических дебатов она стала намного слабее. Когда я был в правительстве, я думал, что у нас плохие времена с точки зрения публичных споров о Вьетнаме. Но оглядываясь назад, можно сказать, что вьетнамский вопрос был дискуссией о наилучшем способе достижения в основном согласованных целей. Сегодня конфликты преследуют разные цели. В то время было определенное количество сенаторов, к которым можно было подойти и сказать, что национальные интересы требуют определенных действий. Они не всегда соглашались. Но они не были априори не согласны. Они считали это обоснованным вопросом. Сегодня дефиниции национального интереса и национальных ценностей являются предметом ожесточенных споров.

Один из способов, которым это разыгрывается на данный момент, — это слушания 6 января. Как вы думаете, они хороши для Америки в геополитическом плане?

Результаты выборов, которые оспариваются проигравшим, случались и раньше. Но тогда вопрос в том, до какой степени следует раздувать это разногласие и не следует ли иметь в виду необходимость окончательного единства страны. Какими бы ни были дебаты о Ричарде Никсоне после его поражения от Кеннеди — были правдоподобные аргументы, что, возможно, выборы в некоторых штатах не проводились в соответствии с согласованными процедурами — он отказался привести это доводы и уступил выборы, потому что он правильно знал, что такие дебаты приведут к расколу. страну таким образом, чтобы сделать конфликт непреодолимым. И во всех спорах, о которых я читал такого рода, сама система не подвергалась нападкам. Это особый аспект ситуации 6 января. Настоящая проблема не в том, были ли какие-то нарушения, а в том, была ли конституционная система в конце

Как вы считаете, полезно ли проводить слушания о том, как вел себя президент?

Это не абстрактный исторический вопрос о том, были ли они нарушениями с самого начала, и должен ли президент вмешиваться и в какой степени. Частично его цель — повлиять на перспективы Трампа как кандидата в президенты.

Если бы вам просто нужно было выбрать одного, какой лидер, по вашему мнению, сейчас нужен Америке? Один с целостностью Конрада Аденауэра, сильным видением де Голля, упорством Тэтчер, воображением Ли Куан Ю или мирным сердцем Анвара Садата?

( Долгая пауза. ) Я думаю, что ей нужен кто-то вроде де Голля, который напомнит ей ее сущность, даже если определение этой сущности несколько романтизировано, как у де Голля. Это был его существенный вклад — он взял страну, потерявшую веру в себя, и объявил своей целью не окончательную победу, а своего рода возрождение утраченной веры в себя.

Вы пишете, что задача лидера состоит в том, чтобы «превзойти обстоятельства с помощью видения и самоотверженности». Не могли бы вы найти лидера, который наклонился влево, который сделал бы это?

Нет, конечно, были лидеры — разделение на левых и правых появилось относительно недавно. Но несколько лидеров британской Лейбористской партии были моими личными друзьями, и, например, во Франции президента Миттерана, которого явно оставили, я оцениваю сразу после де Голля как лидера с видением. Возможно, я лично больше склоняюсь к центру, но я не считаю разделение на левое и правое ключевым.

Что вы считаете ключевым делением?

Готовность признать важность истории. Лидеры, считающие, что историю необходимо полностью изменить, обычно приносят больше страданий.

Вы пишете, что внешняя политика США прямо сейчас нуждается в «никсоновской гибкости». Как это может выглядеть, скажем, в отношениях США с Китаем?

Столкновение между Китаем и Соединенными Штатами связано с тем, что оба общества считают себя исключительными и, следовательно, уникальными и, следовательно, имеют право на победу. Разница в том, что Соединенные Штаты считают связность мира естественной, и поэтому вызов представляет собой ряд практических проблем, которые необходимо решать на разовой основе. Но Китай рассматривает историю как бесконечную эволюцию, в которой решение одной проблемы является входным билетом для решения другой проблемы. Там, где Америка побеждает — по своему образу и подобию — благодаря своим действиям в каждом конкретном случае, мнение Китая о себе таково, что оно побеждает благодаря величию своего поведения и масштабу своих действий, что приводит, в моей интерпретации китайской точки зрения, не к завоеванию, а к уважению. Таким образом, они изо дня в день стремятся к разным вещам.

Но у них есть одна проблема, которой раньше никогда не было. Технология стала участником в том смысле, что ее эволюция происходит неслыханно быстро. Более того, созданные человеком объекты могут развивать что-то близкое к сознанию, так что можно иметь компьютеры, которые могут писать статьи и делать оружие, которое может определять свою собственную опасность или свои собственные цели.

Таким образом, война между этими странами повлекла бы за собой последствия катастрофы, которые нельзя было вообразить даже 30 лет назад. Так что я всегда заканчиваю тем, что говорю, как я заканчиваю в книге, что Соединенные Штаты и Китай несут особую ответственность, во-первых, за то, чтобы быть в контакте друг с другом, чтобы определить эту опасность друг для друга, а во-вторых, сделать это основной принцип их внешней политики, даже если они расходятся во мнениях по целому ряду других вопросов. Ни одна другая страна никогда не сталкивалась с такой проблемой. И я бы сказал, что мир, конечно же, сталкивается с точно такими же проблемами. Именно это отличает взгляды на историю от тех, что были даже 25 лет назад.

Бизнес-лидеры все больше готовы стать геополитически вовлеченным, как мы видели в добровольных санкциях против России, которые они предприняли. Как вы думаете, какова роль бизнес-лидеров в будущем?

Бизнес-лидеры находятся на опасной территории, когда думают, что могут применить требования успеха в бизнесе к требованиям политических перемен. Потому что бизнес связан с реализацией видения прибыли в той или иной форме, но исторический процесс охватывает более широкий диапазон. Одним из аспектов нашего периода является трансформация представления бизнес-лидеров о самих себе, потому что когда-то они думали, что вносят свой вклад тем, что делают в отдельной области. И теперь они в некоторых случаях пытаются использовать это отдельное поле, чтобы стать неотъемлемой частью политического мира. Если вы не информированы об исторических процессах, это потенциально опасный курс.

Вы довольно мрачно относитесь к влиянию интернета на лидерство. Почему это?

Интернет — преобладающая реальность того времени, и не следует говорить о нем так, как будто с ним можно было покончить. Это позволяет достичь такой степени самообразования, которая была немыслима еще несколько лет назад. Но манипулирование Интернетом требует таких специальных навыков и может вызвать такую широкую реакцию, что способность влиять на непосредственное влияние историй или событий может стать заботой лидеров, а не взглядом на более отдаленное будущее. И влияние не только интернета, но и технологий. Теперь относительно легко создать себе компьютерного помощника, который будет быстро отвечать на вопросы, которые вы решаете. В любом случае это прекрасная помощь, но в течение всей жизни и в течение образовательных циклов это может привести к неспособности задавать более глубокие вопросы. Некоторые из величайших идей истории,

В 98 лет вы чувствуете надежду на мир или нет?

Проблемы, которые занимают меня сейчас, не могли волновать меня, когда я был [моложе], потому что мир так сильно изменился. Когда вы въезжаете в страну в качестве беженца, амбиции стать госсекретарем этой страны никак не навязываются вашему воображению. У меня была возможность благодаря радикальному характеру истории, когда она поглотила нас, участвовать во многих вещах, которые, с того места, где я сидел, были попытками в некоторой степени улучшить мир. И эта возможность теперь существует в еще более широком смысле. Это положительный аспект. Но меня также беспокоит то, что если поколение моих детей не добьется прогресса в понимании того, что я пытался описать — вещей, с которыми я никогда не имел дела, — то этот мир может стать миром великого насилия и разделения. Так что есть возможность, но есть и опасность, и то и другое относительно уникально. Готовим ли мы себя адекватно к такому миру, это вызов. В этой книге я попытался показать, как это делали некоторые люди в разное время. Это не поваренная книга; это должно вдохновить некоторые размышления.